allergen

* * *

Успейте перед выездом на дачу
заполнить холодильник рыбой в тесте.
И протопите комнату пожарче,
и занавески кружевней повесьте -
на них, на пенных, чистых и воздушных
мы будем отрабатывать качание,
мы будем возбуждать хмельные души
безумным ритмом счастья и печали!
Мы будем, будем, будем! И молва
потом с ужимками, с оглядками, зашепчет,
что поздней ночью чья-то голова
мяукала и пожирала печень
заблудшей мыши… Что в густой ночи
лакала сволочь свет парной, фонарный.
А ты о мебель когти наточи
и кровью сделай маникюр шикарный.
И тормоза, визжа на виражах,
нас не удержат от свободы действий -
коты не опасаются последствий,
а кошки приспособлены рожать.

БРУНГИЛЬДА
Рудису

Бедная старая дева рыдает в продавленном кресле:
"Кошка, малышка, игрушка". Трехцветная кошка пропала.
Плачьте же, нежные души с той девою вместе
между войною и миром, средь шумного бала.

Что ей осталось, несчастной и толстой Брунгильде,
с кожею дряблой, со вздутыми венами, с фурункулезом?
Остались ей миска, подстилка и бантик Матильды,
пара лет жизни, болезни и горькие слезы.

А грезы, которые были так связаны с кошкой,
исчезли с ней вместе - трехцветной, трехмерной, пушистой.
Брунгильда Ивановна Вертер, застыв у окошка,
смотрит на местных подростков и шепчет: "Фашисты!"

КУПАНИЕ РЫЖЕГО КОТА

За колбасу, за завтрак, за доверие...
Доверился. доверчиво вошел.
И понял все, когда сомкнулись двери -
я понял, что вокруг нехорошо.
Во-первых, пахло. Мылом и испугом.
Текла вода и пенилась в тазу.
Перчатки на руках Большого Друга
мне предвещали мрачную стезю.
Метнулся. Лбом ударился о кафель.
Судьба меня за шкирку подняла
и опустила. О, кошачья матерь!
Не в смысле "опустила". Обдала
горячею и пенною струею.
Я замер. Извернулся. Заорал.
О, Мурка! Мне не звать тебя женою!
Разверзлись воды! Рок трубит:"Пора!"
Один я не утоплен из помета -
но видно мне не обмануть судьбу.
Хозяйка, толщиною с бегемота,
меня замочит в пенистом гробу.
Я бился. Я боролся. Не жалею.
Меня объяли воды до души.
О, Мурка! О, Матильда! Лорелея!
Меня они задумали сушить.
Ревел мотор похабнейшего фена,
вибратора для жиденьких волос.
И думал я тогда: "Какого хрена
мне испытать все это довелось?!"
Подумаешь, ну шкуру мне отмыли,
и дух помоечный на время истреблен.
Зато душа всегда в бродяжьей пыли
от всех дорог, помоек и времен!

ЗАСТОЛЬНАЯ ПЕСНЬ

Как хвост - трубой, так пряное веселье
направлено сегодня к небесам!
Течет глинтвейн по моим усам
и проясняет интеллект и зренье.

Натоплена лачуга хорошо.
Разгорячилась у камина кошка -
входящая в комплект веселья крошка,
с такой же милой, крошечной душой.

Вокруг звенят бокалы и стихи
в заманчивой предстадии разврата.
Нет ни одной отравленной блохи.
Нет ни глупцов, ни трусов, ни кастратов.

Нет у котов друзей. Но есть союз
пера и когтя, славы и удачи.
Когда взамен гуманитарных муз
есть музы страсти, бешенства и плача.

И, отрывая шкуру от костей,
шерсть на загривке рьяно рвется к звездам.
И песни самых лучших из гостей,
сгущая краски, вытесняют воздух!

ТОЙ, КОТОРАЯ БЫЛА КО МНЕ ДОБРА

Верочке

Хочешь, я прыгну к тебе на колени,
буду урчать, как живот.
Хочешь, усядусь чуть в отдалении -
скромный и ласковый кот.

Хочешь, тебе расскажу я о звуках,
скрытых от прочих людей.
Лишь почеши волосатое ухо,
нежась меж двух простыней.

Много я слышал, но все эти звуки
лишь умножают печаль...
Я разодрал его шкуру и брюки,
чтоб вас не смогли обвенчать!

КСЮРИНЫМ КОШКАМ

Сгусток ночи - теплый, живой - черная ведьма.
Плазма дня - жгущий поток - рыжая стерва.
Пушистая взвесь рассвета, шепот: "Не верь мне..."
Пепел сиамский - вечер. Красиво, нервно...

ЧУВСТВО ДОМА

Не хотелось быть ведущим,
но надоело быть ведомым.
Работа, дорогие — сучья,
но возникает чувство дома.
А чувство дома возникает,
когда его совсем не ждешь,
и каждый вечер сразу станет
до отвращения похож
на предыдущий.

КОТОЛОГИЯ

Ицхак не делил на людей и котов
рожденных в его дому.
Был первородство отдать готов
лучшему. Одному.

Рыжий и сильный предок Эсав,
рожденный первым в шатре,
всю ночь охотиться мог, не устав,
чтоб дичь принести на заре.

А Яков был шелудив, как пес.
Болтливый, что какаду,
он полную дичь постоянно нес,
мешая ложкой еду.

Двуногий Яков был лыс и слаб,
и шерсть не росла на нем.
Завидовал силе Эсавьих лап,
но мог управлять огнем.

Эсав всю ночь добывал еду,
и сахар упал в крови.
Он, чуявший дичь, не чуял беду,
мяукал: "Корми! Корми!"

Яков, дежуривший у костра,
придурок и хлеборез,
сказал Эсаву: "Отстань! Достал!
Еды останешься - без!"

Страсти пылают в крови у нас,
страсть - это смерти сестра.
Яков, руша гомеостаз,
рыбу достал из костра.

Он эту рыбу в тесте запек
из белой тонкой муки.
Знал, что Эсава был путь далек
и теребил плавники.

"Брат! - мяукал и выл Эсав. -
Кусочек! Хочу я есть!"
Рыба лежала, вокруг распластав
и тесто, и все, что есть.

Яков в ответ кивнул головой,
и умехнулся вдруг:
"Продай первородство за завтрак свой.
Избегни голодных мук.

Весь мир потом иль рыбу - сейчас?" -
с издевкой он произнес.
Эсав проблему решил на раз,
ответил: "Гавновопрос".

Коварный Яков, неверный брат,
предатель, психолог, брут.
Выкупил право на майорат,
право на подвиг и труд!

За рыбу в тесте и я порой
больше давал, чем имел.
Эсав наследство просрал, как герой -
был бескорыстен и смел.

Ицхак ослеп и лишился сил.
Подняв дрожащую длань,
Эсава, старшего, попросил
задрать ему юную лань.

Жалеют матери худших из нас,
и Ривка варит овцу -
пока Эсав выполняет приказ,
Яков пойдет к отцу!

Сказала Ривка: "Иди в шатер,
Яков, иди, ступай.
И, не вступая с Ицхаком в спор,
мясо ему отдай.

Отец ослепший благословит,
считая, что ты - Эсав.
На лжи, предательстве и крови
замешаны чудеса!"

"Эсав - пушист, а я слаб и лыс.
И сразу отец поймет,
какую таю я заднюю мысль,
и проклянет, проклянет!"

Дала ему Ривка шкурки котов,
чтоб ими руки обвить:
"Готов ты, Яков?"
"Всегда готов!
Как истинный индивид!"

Ицхак в сомненьи пробормотал:
"Лапы Эсава, но…
голос Якова… эх, слепота…
значит, предрешено…"

Оливки выдавили слезу,
и маслом она стекла
на Землю Святую, и на лозу,
росшую у костра.

Ицхак последнее мясо ел,
гладил кошачий мех.
Яков мурлыкал - вор, костюмер,
забывший про слово "грех".

Хозяйской походочкой вышел он -
младший, но старший сын.
Вылил на землю остывший бульон
и ухмыльнулся в усы.

А там в шатре умирал Ицхак -
последний ослепший сфинкс.
Свершился первый на свете хак.
И мир с той поры завис.

ХОЗЯЙСКИЕ СТРАДАНИЯ

(венок)

Роняет лес багряный свой убор
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день, как будто поневоле,
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.
А.С.Пушкин

”Роняет лес багряный свой убор...”-
хозяйский голос дрогнул и сорвался.
Съязвила гостья: “Просто в ритме вальса”,-
и смолкла тоже. Паузы измор
тянулся вечность. Холодильник смолк,
участвуя в молчаньи поневоле.
Так страсть уходит, оставляя долг -
сребрит мороз увянувшее поле.

”Сребрит мороз увянувшее поле”,-
сказала женщина, погладив по виску
хозяина. Я прочитал тоску
и преданность в его ответном взоре.
Сказал он тихо, выйдя на балкон,
куда позвал меня для вечной роли
свидетеля: “Кот, в жизни есть закон -
проглянет день, как будто поневоле”.

”Проглянет день, как будто поневоле”-
допел хозяин, голову склоня.
Она рассеянно погладила меня
и потянулась к рюмке с алкоголем.
О, сколько женских рук и женских ног
меня ласкало здесь, под разговор...
Ночь выжмет из луны лимонный сок
и скроется за край окружных гор.

”И скроется за край окружных гор!”-
он гнал репертуар свой ка-эс-пешный.
Она его не слушала, конечно -
она его не видела в упор.
Надеясь не на голос, а на спирт,
и продолжая наливать ей зелье,
пел этот недоделанный пиит:
”Пылай камин в моей пустынной келье!”

Пылай камин в моей пустынной келье?
Да каждый вечер новая здесь блядь!
Ты пламя не способен разжигать
и даже просто поддержать веселье!
Хозяин, ты все делаешь не так!
Не пой, не спаивай! Коснись губами рук!
Хозяин, и себе и мне ты враг,
а ты, вино, осенней стужи друг.

А ты, вино, осенней стужи друг,
разогревай холодную подругу!
И лопнет пусть ажурная подпруга,
когда ее коснется демиург!
Швырни ее белье к моим ногам,
и пусть сама вслед бросит ожерелье!
Шептала чтоб, сбиваясь, по слогам:
”Пролей мне в грудь отрадное похмелье...”

”Пролей мне в грудь отрадное похмелье...”,-
хозяину услышать не пришлось.
Понятно, что на мне сорвал он злость,
хоть рыжий кот - не повод к суеверью.
Потом он долго мучил телефон
и призывал своих былых подруг.
Не вышло. Он допил второй флакон -
минутное забвенье горьких мук.

Минутное забвенье горьких мук
нашел и я, сплетая сей венок.
Хозяин все же очень одинок,
как одинок в ущелье каждый звук.
Он скоро похмелится, дорогой.
Потом закурит, выйдет в коридор.
И вечером споет он для другой:
”Роняет лес багряный свой убор...”